1958 – 1964

Учеба у Александра Дейнеки на монументальном отделении живописного факультета Художественного института имени Сурикова в последние годы оттепели. Перед выпускником Днепропетровского художественного училища, выросшем на преклонении перед русской живописью 19 века распахиваются перспективы свободного формотворчества европейского искусства 20 века, приоткрываются таинственные жизнестроительные горизонты русского авангарда. Но в декабре 1962 году (художник еще учится на 3 курсе) Никита Хрущев громит художественную выставку в Манеже — и атмосфера надолго меняется...

Получив диплом, Ильющенко сталкивается с невозможностью выставляться и с необходимостью зарабатывать (им были оформлены десятки книг («Разговор о Данте» Мандельштама, «Мальчик» и «Евгений Делакруа» Сергея Боброва и др. )

1964 – 1972

Годы поиска. Важную роль сыграла встреча с поздним учеником Фаворского — Владимиром Колтуновым (его выражение «промежуток как предмет» всю жизнь любил повторять художник). Суть этого влияния – одновременно интеллектуальный и спонтанный метод натурного рисования, сочетающий осознание законов построения художественного пространства на плоскости, c ритмическим остраненением и напряженной характерностью.

1981 – 1997

Новый (после первых опытов шестидесятых годов) поворот к беспредметной живописи, связанный с тремя долгими поездками на Дальний Восток . Художник, пораженный о масштабами тихоокеанского пространства и интенсивностью дальневосточного света, оставляющего линию горизонта единственной опорой зрения, нащупывает иную систему предельно сжатых и укрупненных взаимоотношений с натурой.

1987

По предложению Святослава Рихтера, оценившего живопись Ильющенко на одной из квартирных выставок у своего друга, пианиста Игоря Гусельникова, делает (в числе пяти московских графиков) рисунки  на  «Декабрьских вечерах» в Музее имени Пушкина.

...Отца помню смутно, по ребристому подперью его ручки – каждый вечер после работы, он уходил учиться куда-то –  и как таинственные учителя или товарищи со стен его комнаты на меня смотрели Владимир Соловьев и Роберт Шуман...

... Когда мне еще не было семи лет, шла война – у  нас в подвале  долго, может быть и год, жила со своей дочерью, имени ее не помню, единственная в поселении еврейка Женя. Я тайком опускал им на веревке еду и поднимал ведра с отходами жизни. Только один раз попался с этими ведрами навстречу жившему у нас немецу, который посмотрел на меня пристально и сказал одно слово «Juden?». Я  пролепетал: «Тохтер унд кляйне муттер». Немец рассмеялся, погрозил мне пальцем, а бабушке, знавшей немецкий, сказал, что завтра будет облава. Женю с девочкой спрятали на чердаке между досками. Я до сих пор хорошо помню крытую машину-душегубку с алым одеялом на багажнике, а что сталось потом, остались ли мать и дочка живы, стерлось из памяти…

... Я очень давно люблю музыку. В пятнадцать лет я был учеником Художественного училища в Днепропетровске, бывшем Екатеринославе. В те послевоенные времена только появились черные долгоиграющие пластинки на 33 оборота. В местном Универмаге их проигрывали для привлечения покупателей. Там я и услышал Сицилиану Баха в переложении для скрипки, ставшей,  одним из ключей к реальности, свернутой во мне…

... Помню себя 13-летним отроком под ледяным декабрьским ветром несущим со своей старшей сестрой  тощую и призрачную радость Нового Года, теряющую на глазах свои последние иголки. Взобравшись на долгий берег местной речки, мы бросаем наконец взгляд на остов елки... – и я один возвращаюсь на далекий рынок в тщетной надежде  возврата. В декабре день гаснет рано, и бредя мимо чудом уцелевшего в годы войны каменного строения, я увидел, что окна в  полуподвале тепло светятся, и за ними много мужчин – большая редкость по тем временам.

Однако поразительным было не это, а то, что за последним окном стоял  художник с палитрой в руке, и писал пейзаж на довольно большом холсте. Перед окнами местной художественной артели, как я узнал после, зеваки останавливались часто, но на ледяном ветру так долго  не задерживался никто. Темный силуэт прилипшего к стеклу мальчишки не вызывал ни интереса, ни беспокойства ни десять , ни двадцать минут, ни даже полчаса. Но когда время приблизилось к часу, один из них по имени Денис, сказав: «Не замерз ли пацан?», не поленился выйти и ввести меня внутрь.

Тепло и запах масляной краски – лучший аромат в мире для посвященных, спазмом сжали мне горло и на все вопросы я давал ответы не более внятные, чем  хозяин Му-му. Когда такой казус вдосталь повеселил всю компанию, Денис сказал: «Зря вы смеетесь, может, он один станет от нас художником». И я им стал…

...Я родился и вырос на Украине и долгие годы думал, что обязан ей только местом рождения, а все остальное приобрел в других краях. Но теперь начинаю понимать, что приобрел я лишь то, что позволило мне понять мою собственную природу и следовать ей в меру своих сил и способностей. Чтобы понять это, предстояло пройти, как говорится, дистанцию огромного размера. Ни в художественном училище в Днепропетровске, ни в интитуте им. В.И.Сурикова в Москве о таком пространстве никто речи не вел...

Хорошие люди, учителя, говорили о других премудростях: анатомии, перспективе, светотени, но как мне представляется теперь, - это была „преддорога“, начало дороги, а не сами пути, ведущие к постижению пространственно-пластической системы изображения. Мне хотелось бы, чтобы зритель увидел, как все, казалось бы мимолетные случайности, встретившиеся на моем пути, превращаются в некое событие, освобождаясь при этом от несущественных деталей...

К системе, стремящейся выразить энергию предметного мира, я подошел уже после окончания института, счастливо повстречавшись с художниками, которых на эту тернистую тропу вывел В.А.Фаворский. Понимать промежуток как предмет, видеть, что, чем и с каким усилием „рисует“ — пространство ли предмет или наоборот — все это звучало волнующим откровением. И сегодня для меня важны такие понятия, как пространственный рельеф, вес пространственных элементов, структура яркостей, композиционное пространство.

Два различных типа моих работ можно определить так: первые — это композиции, сделанные в присутствии натуры. В других я укрупняю тему, оставляя только ощущение мотива. Отталкиваясь от мотива, но сохраняя его дыхание, я «сворачиваю» тему до некоей абстрактной композиции знаков супрематического содержания.

...Предмет, обработанный бескорыстной волей художника  становится после этого настолько активным, что теряет свою зеркальную или буквальную связь с предметом и он уже как бы беспредметным. Связь с ним приобретает иной характер – она помещается в свернутое пространство...